Богданкевич: это я провалил переход на российский рубль

1 января первому председателю Национального банка Беларуси Станиславу Богданкевичу исполнилось 80 лет.

______________________________________

Станислав Богданкевич. Доктор экономических наук, профессор. Действительный член трех международных академий. Более 27 лет стажа на государственной службе в системе Госбанка Беларуси. В 1991 году был утвержден Верховным Советом на пост председателя правления Национального банка Беларуси. В 1995 году подал в отставку. Основной разработчик о банковского законодательства и денежно-кредитной и банковской системы после обретения страной независимости. Депутат Верховного Совета 13-го созыва, лидер фракции «Гражданское действие». Председатель Объединенной гражданской партии (1995-2000), с 2000-го — почетный председатель ОГП. Автор более 200 научных работ в области кредита, банковского дела и макроэкономики.

______________________________________

— Период был объективно непростой. Я имею в виду то, что структура белорусской экономики была особой. Это была полная зависимость от других территорий Советского Союза, прежде всего от России. Немедленно надо было создавать национальную экономику, которая в первую очередь работала бы на потребности населения, бизнеса Беларуси, надо было уйти от этой зависимости, раз уж мы стали суверенны.

40% ВВП тогда составляла продукция оборонного назначения — заказы из центра прекратились, поэтому заводы должны были останавливаться и перестраиваться. Поэтому наблюдалось временное падение и ВВП, и доходов населения.

На первом этапе курс советского рубля в Беларуси ведь определялся комиссией, куда входили представители Нацбанка и министерств. И они определяли: для покупки медикаментов один курс, для покупки, например, золотых украшений — совсем другой. Это создавало произвол, возможность коррупции. Но такое было. Нацбанк окончательно взял это в свои руки где-то только в 1993 году после введения национальной валюты.

При обращении советского рубля денежная масса никем не контролировалась, инфляция достигала 1000% в год. Иногда собирались в кабинете у Кебича и договаривались, какую объявить инфляцию. Поэтому я настаивал на немедленном введении национальной валюты. Но трудно было Кебича переубедить. Он считал, что без российского рубля мы пропадем, загнемся.

Ну а эти заявления, что Лукашенко лично спас тогда страну… Да без него все то же самое было бы. Потому что, по моему убеждению профессионального экономиста, никакого отличия между политикой Кебича и политикой Лукашенко не было. И Кебич, и Лукашенко хотели сохранить старую структуру экономики. Я же с самого начала считал это ошибкой. В том, что погибли бы некоторые крупные производства, нет ничего страшного.

Ну, погибли в Прибалтике некоторые машиностроительные предприятия, зато сейчас по ВВП на душу населения эти страны опережают Беларусь, значит, пенсии и зарплаты там выше. А мы все гордимся тем, что сохранили структуру экономики.

— Сопротивление шло от тогдашнего состава парламента. Они не понимали просто, зачем это нужно. Нормальные люди, но они мыслили, как плановики. И Кебич был хорошим хозяйственником, но он не мыслил глобально, он человек административного мышления. А Нацбанк продвигал более-менее рыночные подходы. В результате национальную валюту мы ввели не благодаря правительству или парламенту, а утвердили ее решением правления Нацбанка.

Я был убежден, что Беларусь может развиваться самостоятельно, мы в этом плане не хуже поляков, шведов или словаков. И поэтому я, можно сказать, провалил переход на российский рубль. Вместе с Кебичем и Мясниковичем мы часов двенадцать сидели у Черномырдина с Геращенко (премьер-министр РФ и глава Центробанка РФ) в Москве. Я говорил: «Пожалуйста, если хотите, может быть общая валюта, но Национальный банк Беларуси должен иметь право самостоятельно эмитировать платежные средства, а не испрашивая лимит у Москвы». Это было главное мое разногласие с тогдашним руководством. Так удалось просто провалить желание Кебича перед президентскими выборами народу показать, что он решил денежные вопросы.

Я думал тогда, что суверенитет важнее, чем возможная победа действующего премьер-министра на выборах. Потом я уже понял, что Лукашенко хуже Кебича, но в то время считал, что выборы будут, народ решит, а суверенитет надо сохранить.

— Удалось создать нормативную базу для развития банковской системы. Мы разработали концепцию национальной денежно-кредитной системы, создали законодательство усилиями наших ученых и практиков. Верховный Совет все, что мы предложили, не приходя в сознание, принял.

Потом Лукашенко критиковал меня за то, что я будто бы для себя подготовил высокую степень автономии, независимости. Но когда мы начинали работу над документами, я был только завкафедрой Института народного хозяйства.

Надо было создать инструктивные положения о депозитной, валютной, банковской системах. Я иногда занимался просто диктовкой при подготовке документов. Сейчас вспоминаю, что не всегда был терпим к длительным дискуссиям, потому что время поджимало. Приглашал в кабинет начальника управления, мы вдвоем формулировали положения, а я пытался диктовать.

Мы создали тогда почти современную банковскую систему на примере законодательства Германии, Англии, Швеции, Новой Зеландии, не оглядываясь ни на СССР, ни на Россию. Специалисты не раз ездили на стажировки, Запад готов был за свои деньги переобучить нас.

Конечно, банковская система потом совершенствовалась, развивалась. Но мы заложили основу всему этому. Не все удалось сделать. Это трудно понять, но резервы банковской системы тогда были на нуле, активы и пассивы банков не балансировались. Но мы после введения белорусского рубля накопили несколько сотен миллионов долларов резервов, и валютный курс был стабилен на протяжении 8-9 месяцев перед моим уходом в 1995 году.

Мы не победили инфляцию, но она резко снижалась, по месяцам пошла вниз. Правда, меня критиковали руководители предприятий, говорили, что я их угробил. Но Нацбанк просто сокращал денежную массу.

— Новые деньги были заготовлены. Дело в том, что мы нуждались в проведении реформы. Надо было изъять излишнюю денежную массу и укрепить национальную валюту — провести деноминацию. И мы готовились к ней в то время. Были выделены средства на изготовление новых купюр, подрядчиком выступила немецкая фирма.

Над эскизами работали белорусские художники. Мы в Нацбанке считали, что на новых деньгах должны быть изображены великие люди, жившие на этой земле. Там были и Франциск Скорина, и Янка Купала с Якубом Коласом, Павлинку даже мы придумали как собирательный образ белорусской женщины. У нас возникли разногласия только по Кастусю Калиновскому — и мы его отклонили, потому что была озвучена точка зрения, что, все-таки, он и банки грабил «во имя революции». Спорная личность, скажем так.

Деньги заказали, изготовили, завезли на военном самолете. Однако проводить деноминацию немедленно посчитали неразумным из-за все еще высокой инфляции. И я ее не дождался — ушел в отставку. Это еще не деньги были, это только бланки денег. Они лежали в центральном хранилище Нацбанка, потом были вывезены в Мачулищи в еще одно хранилище. А когда их ликвидировали, я уже не знаю.

— Надо было новые деньги уже выпускать в обращение, иначе пришлось бы изготавливать новые, а эти уничтожать. Почему они семь лет лежали, понятно. Потому что Нацбанк не проявил воли к подавлению инфляции. Зарплаты росли выше производительности труда, предприятия брали кредиты и выпускали неконкурентоспособную продукцию.

Можно ли было подавить инфляцию в этих условиях? Конечно. Если бы Петр Петрович Прокопович проявил большую волю. Конечно, сделать это при Лукашенко трудно, но, все-таки, надо было все время ему толковать, объяснять. А они, пользуясь российскими дотациями, думали, что сохранят статус-кво. Это, на мой взгляд, было абсолютно преступной политикой.

К счастью, новое руководство Нацбанка во главе с Павлом Каллауром начало проводить жесткую денежно-кредитную политику. Она еще недостаточно жесткая сама по себе, но, может быть, в сложившихся условиях делать ее еще жестче и не стоит.

— Поумнел Александр Григорьевич. Он же увидел, до чего доводит политика административного повышения зарплат. Президент сейчас уже понимает, что нужно наводить порядок с рентабельностью в госкомпаниях. Я недавно знакомился с материалами круглого стола с участием первых заместителей министров экономики, финансов и зампреда Нацбанка. Я, будучи в оппозиции, могу сказать, что разделяю их мнения и предложения. Они предлагают изменить структуру управления госкомпаниями, говорят о снижении издержек. Административное вмешательство в экономику, безусловно, и сейчас продолжается, но оно несколько уменьшилось.

А перед руководством Нацбанка стоит задача сократить проблемную задолженность в банковской системе, которая за последний год фактически удвоилась.

— Сначала, после моей отставки, не было никаких контактов с властью. Более того, Лукашенко послал Заметалина (Владимир Заметалин, на тот момент замглавы Администрации президента) к ректору Института народного хозяйства, где я десять лет возглавлял одну из кафедр, и он требовал, чтобы Богданкевича не допускали к студентам, чтобы не избрали меня вновь. Хотели на голодный паек меня посадить. Бывший ректор рассказал мне тогда об этой ситуации.

Вообще, надо знать мои отношения с Александром Григорьевичем. Он меня публично в Гродно на большой конференции назвал своим учителем — сидел я вместе с ним в президиуме, он говорит: вот, мой учитель. Пока не осознал, что у нас с ним разное виденье экономики. Но когда было туго, когда на рубеже девяностых и нулевых Россия нажимала, чтобы мы перешли на российский рубль, меня впервые пригласил к себе Петр Прокопович посоветоваться.

Однажды приглашали на обед с Лукашенко. Я уже был в оппозиции, но вдруг мне звонок с приглашением на ток-шоу с участием президента, Чубайс там был, еще кто-то из россиян (в 2003-м в Минске НТВ снимало один из выпусков программы «Свобода слова с Савиком Шустером»). Звали после записи программы пообедать, но я отказался.

Михаил Мясникович, с которым у меня когда-то были очень тесные рабочие отношения, когда уже стал премьер-министром, пригласил меня на встречу. Я ему положил на стол проект программы перестройки экономики. И моя беседа с ним, довольно длительная, не вызвала у него никакого отторжения. Мы беседовали как будто единомышленники. Но, правда, обиделся он на меня…

Мясникович тогда предложил мне пост или в правительстве, или в Академии наук, чтобы я на них работал. Я отказался, потому что мне это было невыгодно в экономическом плане, как работающему пенсионеру сократили бы пенсию. Я ему сказал, что просто готов сотрудничать. Но потом рассказал журналистам о нашей встрече. Мясникович мне позвонил с претензией. А я говорю: «Запрета на разглашение с вашей стороны не было. От того, что я с вами побеседовал, я не стал сторонником нынешней политики, и никаких обязательств я не давал».

Последнее время Каллаур меня приглашает на круглые столы в Нацбанке, несколько раз я участвовал в обсуждении монетарной и денежно-кредитной политики. Наверное, есть некая рекомендация, кого приглашать, а кого нет.

— Всякий кредит — это палка о двух концах. У меня спрашивали журналисты, брал ли я кредиты в жизни. Я отвечал, что не брал и другим не советую. Но я бы сказал, что кредиты полезны не для потребления, не для проедания. Кредит МВФ без жесткой программы преобразований экономики вреден для Беларуси. У нас и так внешний долг зашкаливает, и Евразийский банк развития, кстати, тоже недавно указал на превышение потолка госдолга.

Внешние кредиты нужны, но только под программу кардинальных преобразований модели экономического развития, под программу оживления экономики. Оживление экономики невозможно без временного понижения ставок налогов для бизнеса и так далее, без структурных реформ. Если не первые лица в правительстве, то вторые лица в министерствах согласны с МВФ и готовы, как я понял, на такую программу. В правительстве немало разумных, подготовленных людей, но они просто не имеют нужных полномочий.

Если бы, учитывая опыт отношений Беларуси с МВФ, в рамках новой программы нам выделяли бы по 100-200 млн долларов после выполнения каждого шага дорожной карты реформ, такой кредит был бы полезен. А без этого, я считаю, правильно, что пока не дают.

Но если МВФ говорит о необходимости реформирования экономики, у Евразийского фонда стабилизации и развития к выделению средств чисто монетаристский подход, они имеют в виду соблюдение определенных параметров по инфляции, валютному курсу. Мы ведь не выполнили только небольшое количество мероприятий, необходимых для выделения третьего транша. Я думаю, тут стоит учитывать ухудшение политических отношений с Россией.

Алексей Александров
Белорусские новости, 1 января 2017